Пустынножительство

Монашество появилось на Руси вместе с христианством. Митрополит Иларион, первый из русских, посвященных в этот сан, писал в «Слове о Законе и Благодати», что уже во времена князя Владимира «монастыреве на горах сташа, черноризцы явишася». Но в первые века христианской жизни на Руси пустынножительство развивалось у нас очень медленно, пустынная обитель мелькает редким, случайным явлением среди городских монастырей.

Зато с ХIV века движение в лесную глушь среди русского монашества развивается стремительно: возникшие тогда пустынные монастыри числом сравнялись с городскими, а в ХV веке превзошли их более чем вдвое. По словам святого Макария Египетского, «монах (от греческого «монос» – один) именуется монахом по следующей причине: днем и ночью он беседует с Богом и не думает ни о чем, кроме божественного, ничем не обладая на земле» (Прот. Иоанн Мейендорф. Духовная традиция восточного монашества //Восточно-христианская мистика, с. 283.). С древнейших времен люди уходили в монастыри для того, чтобы все свое время и все силы ума, души и тела посвятить только одному Богу. Из книг по истории древней церкви, из житий святых монахов, собранных в патерики, мы узнаем о жизни этих людей, об их воздержании и самоотречении. Многие из них были впоследствии причислены Церковью к лику святых. Их имена многочисленны, а подвиги – выше нашего понимания.

Но многие из древних монахов не останавливались лишь на том, чтобы уйти в монастырь, отрекшись от мира. Они шли дальше, в «пустыню». Монахи Египта, Сирии и Палестины уходили в пустыню в буквальном смысле этого слова. «Для людей Ближнего Востока самым тяжким проклятием является лишение воды; пустыня есть земля опустошенная, обиталище одних лишь диких зверей, вся природа там враждебна человеку, подчинена сатане, врагу Божию… Таким образом, пустыня является … символом мира, враждебного Богу, подчиненного сатане, того мертвого мира, которому Господь Иисус Христос принес новую жизнь…» (Прот. Иоанн Мейендорф. Указ. соч., с. 280). То есть именно в пустыне, как нигде больше, можно ощутить и пережить последствие греха Адама, ощутить свою оторванность от Бога и, сердечно взывая, молясь: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи…» (Пс.129:1) – испытать всесильную помощь Божию. «И как пришествие Мессии впервые было провозглашено святым Иоанном Крестителем в пустыне, так и христианские монахи видели в своем бегстве в пустыню борьбу с властью лукавого и провозвестие Второго Пришествия Христова» (Прот. Иоанн Мейендорф. Указ. соч., с. 280).

В наших северных краях нет пустыни в прямом смысле этого слова, но очень много непроходимых лесов и болот. Можно сказать – много «пустынных дебрей», не населенных людьми, а населенных лишь дикими зверями. И в этой северной «пустыне» человек, избравший путь отшельника, оказывался лицом к лицу с природой, дикими зверями, своей немощью и своими страстями, с врагом рода человеческого, сатаной, и, конечно, – с Богом, Который Один только и мог помочь, избавить от смерти и спасти. Русские монахи явились наследниками древнего египетского и палестинского монашества, они осуществили и явили в себе самих идеалы монашеской и христианской жизни. После принятия Русью христианства мы видим яркие примеры любви к истине, ко Христу в лице наших древних святых – от святых князей и княгинь, до монахов-пустынников.

Наши предки, подобно древнейшим святым Востока, принимали на себя образ иного жития («иночества»), жизни странной и непонятной, стремящейся только к Богу. По словам митрополита Антония Сурожского, «мы видим исполинов духа: один за другим они оставляют все и уходят в глушь лесов северной и центральной России – уходят искать Бога. Эти люди остав яют все, потому что поняли, что среди тревог, смятения, чисто земных устремлений они не найдут ответов на эти проблемы. Они оставляют все, чтобы быть с Богом. Цели, которые они ставят – не общественные. Им требуется обрести вновь свою собственную душу и с ней – … душу своих современников. Они не спасаются бегством: они ведут жизнь настолько жестокую, что нелепо было бы считать ее уходом от трудностей. Условия жизни в лесной чаще северной Руси в то время, голод, холод, физическая опасность от диких зверей – все это должно было бы легко доказать нам, что они ищут не легкой и удобной жизни. Они ищут Одного Бога и находят Его в глубине собственной души, посвященной Ему. Они ищут только Его Одного, но вместе с тем их любовь становится все глубже, и они с любовью принимают всех, кто начинает один за другим приходить к ним с теми же душевными терзаниями в поисках той же спасительной пристани. Вокруг них вырастают монастыри, что тоже является актом любви…» (Митр. Антоний Сурожский. Труды, с. 363).